Хорошие и плохие поэты

[А. Игоревич]

Гениальность-это состояние отличное от состояния простого обывателя.

Последний ничего гениальнго не сможетнаписать, имхо. Не нужно гениев с этой позиции судить.

Прошу прощения за "простынь", но мне, в связи с затронутой темой, вспомнился длинный и выразительный монолог героя одной из новелл Т. Манна, Тонио Крёгера, к своей русской подруге Лизавете Ивановне. Крёгер — приобретший известность писатель средних лет, который с детства ощущал отчужденность от сверстников, находя это своим жизненным крестом. Привожу не полностью, но пространно, за вычетом редких реплик Лизаветы. Материал для продолжения заданной дискуссии любопытный.


Тонио Крёгер:


Что правда, то правда, весной работа не ладится. А почему? Потому что обострены все чувства. Ведь лишь простак полагает, что творец-художник вправе чувствовать. Настоящий и честный художник только посмеется над столь наивным заблуждением дилетанта – не без грусти, быть может, но посмеется. То, о чем мы говорим, отнюдь не главное, а безразличный сам но себе материал, и, лишь возвысившись над ним, бесстрастный художник возводит все это в степень искусства. Если то, что вы хотите сказать, затрагивает вас за живое, заставляет слишком горячо биться ваше сердце, вам обеспечен полный провал. Вы впадете в патетику, в сентиментальность, и из ваших рук выйдет нечто тяжеловесно-неуклюжее, нестройное, безыронически-пресное, банально-унылое; читателя это оставит равнодушным, в авторе же вызовет только разочарование и горечь… Так! И ничего тут не поделаешь, Лизавета! Чувство, теплое, сердечное чувство, всегда банально и бестолково. Артистичны только раздражения и холодные экстазы испорченной нервной системы художника, надо обладать какой-то нечеловеческой, античеловеческой природой, чтобы занять удаленную и безучастную к человеку позицию и суметь, или хотя бы только пожелать, выразить человеческое, обыграть его, действенно, со вкусом его воплотить. Владенье стилем, формой и средствами выражения – уже само по себе предпосылка такого рассудочного, изысканного отношения к человеческому, а ведь это, по сути, означает оскудение, обеднение человека. Здоровые, сильные чувства – это аксиома – безвкусны. Сделавшись чувствующим человеком, художник перестает существовать. <...> Мне, видите ли, случается получать письма, написанные незнакомым почерком, хвалу и благодарность читателей, восторженные отзывы взволнованных людей. Читая эти письма, я поневоле бываю растроган простыми чувствами, которые пробудило мое искусство; меня охватывает даже нечто вроде сострадания к наивному воодушевлению, которым дышат эти строки, и я краснею при мысли о том-, как был бы огорошен такой человек, заглянув за кулисы; как была бы уязвлена его наивная вера, пойми он, что честные, здоровые и добропорядочные люди вообще не пишут, не играют, не сочиняют музыки…

Впрочем, эта растроганность не мешает мне своекорыстно использовать.его восхищение, стимулирующее и поощряющее мой талант, да еще строить при этом серьезную мину, точно обезьяна, разыгрывающая из себя сановитого господина…
Ах, не спорьте со мной, Лизавета! Уверяю вас, порой я ощущаю смертельную усталость – постоянно утверждать человеческое, не имея в нем своей доли… Да и вообще, мужчина ли художник? Об этом надо спросить женщину. По-моему, мы в какой-то мере разделяем судьбу препарированных папских певцов… Поем невыразимо трргательно и прекрасно, а сами…<...>

– Не говорите мне о «призвании», Лизавета Ивановна! Литература не призвание, а проклятие, – запомните это. Когда ты начинаешь чувствовать его на себе? Рано, очень рано. В пору, когда еще нетрудно жить в согласии с богом и человеком, ты уже видишь на себе клеймо, ощущаешь свою загадочную несхожесть с другими, обычными, положительными людьми; пропасть, зияющая между тобой и окружающими, пропасть неверия, иронии, протеста, познания, бесчувствия становится все глубже и глубже; ты одинок – и ни в какое согласие с людьми прийти уже не можешь.

Страшная участь! Конечно, если твое сердце осталось еще достаточно живым и любвеобильным, чтобы понимать, как это страшно!.. Самолюбие непомерно разрастается, потому что ты один среди тысяч носишь это клеймо на челе и уверен, что все его видят.  <...>

Да и что, собственно, такое художник? Ни на один другой вопрос невежественное человечество не отвечает со столь унылым однообразием.

«Это особый дар», – смиренно говорят добрые люди, испытавшие на себе воздействие художника, а так как радостное и возвышающее воздействие, по их простодушному представлению, непременно должно иметь своим источником нечто столь же радостное и возвышенное, то никому и в голову не приходит, сколь сомнителен и проблематичен этот «особый дар».

Всем известно, что художники легко уязвимы, а уязвимость обьгчно несвойственна людям с чистой совестью и достаточно обоснованным чувством собственного достоинства…<...>

Я знаю одного банкира, седовласого дельца, одаренного талантом новеллиста. К этому своему дару он прибегает в часы досуга, и, должен вам сказать, некоторые его новеллы превосходны. И вот, вопреки – я сознательно говорю «вопреки» – этой возвышенной склонности, его репутация отнюдь не безупречна; более того, он довольно долго просидел в тюрьме, и отнюдь не беспричинно. Только отбывая наказание, этот человек осознал свой дар, и тюремные впечатления стали главным мотивом его творчества. Отсюда недалеко и до смелого вывода: чтобы стать писателем, надо обжиться в каком-нибудь исправительном заведении. Но разве тут же не. начинаешь подозревать, что «тюремные треволнения» не столь изначально связаны с его творчеством, как те, что привели его в тюрьму. Банкир, пишущий новеллы, – это редкость, но добропорядочный, безупречный, солидный банкир, пишущий новеллы, – такого просто не бывает…

Вот вы смеетесь, а я ведь не шучу. Нет на свете более мучительной проблемы, чем проблема художественного творчества и его воздействия на человека. Возьмите, к примеру, удивительное творение наиболее типичного и потому наиболее действенного художника, возьмите его болезненное, в корне двусмысленное произведение, «Тристан и Изольда», и проследите воздействие этой вещи на молодого, здорового, нормально чувствую-щего человека. Вы увидите приподнятое состояние духа, прилив сил, искренний восторг, даже побуждение к собственному «художественному» творчеству… Милейший дилетант! У нас, художников, все обстоит по-иному, так, как и не снилось ему с его «горячим сердцем» и «подлинным энтузиазмом». Я видел художников, окруженных восторженйым поклонением женщин и юношей, а чего только я не знал о них… Во всем, что касается искусства, его возникновения, а также сопутствующих ему явлений и условий, приходится постоянно делать новые и удивительные открытия…<...>

Другая, не менее привлекательная сторона всего этого – пресыщенность, равнодушие, безразличие, устало-ироническое отношение к любой истине; ведь не секрет, что именно в кругу умных, бывалых людей всегда царит молчаливая безнадежность. Все, что бы ни открылось вам, здесь объявляется уже устаревшим. Попробуйте высказать какую-нибудь истину, обладанье которой доставляет вам свежую, юношескую радость, и в ответ вы услышите только пренебрежительное пофыркиванье… Ах, Лизавета, как устаешь от литературы!

Наш скептицизм, нашу угрюмую сдержанность люди часто принимают эа ограниченность, тогда как на самом деле мы только горды и малодушны.

Это о «познании». Что же касается «слова», то тут, возможно, все сводится не столько к преображению, сколько к замораживанию чувства, к хранению его на льду, и правда, ведь есть что-то нестерпимо холодное и возмутительно дерзкое в крутой и поверхностной расправе с чувством посредством литературного языка. Если сердце у вас переполнено, если вы целиком во власти какого-нибудь сладостного или высокого волнения, – чего проще? – сходите к литератору, и в кратчайший срок все будет в порядке. Он проанализирует ваш случай, найдет для него соответствующую формулу, назовет по имени, изложит его, сделает красноречивым, раз навсегда с ним расправится, устроит так, что вы станете к нему равнодушным, и даже благодарности не спросит. А вы пойдете домой остуженный, облегченный, успокоенный, дивясь, что, собственно, во всем этом могло каких-нибудь несколько часов назад повергнуть вас в столь сладостное волнение. И вы намерены всерьез заступаться за этого холодного, суетного шарлатана ? Что выговорено, гласит его символ веры, с тем покончено. Если выговорен весь мир, – значит, он исчерпан, преображен, его более не существует… Отлично! <...>

Поверьте, дорогая, тот не художник, кто только и мечтает, только и жаждет рафинированного, эксцентрического, демонического, кто не знает тоски по наивному, простодушному, живому, по малой толике дружбы, преданности, доверчивости, по человеческому счастью, тайной и жгучей тоски, Лизавета, по блаженству обыденности!

Друг! Верьте, я был бы горд и счастлив, найдись у меня друг среди людей. Но до сих пор друзья у меня были лишь среди демонов, кобольдов, завзятых колдунов и призраков, глухих к голосу жизни, – иными словами, среди литераторов.

Мне случается стоять на эстраде под взглядами сидящих в зале людей, которые пришли послушать меня. И вот, понимаете, я ловлю себя на том, что исподтишка разглядываю аудиторию, так как меня гвоздит вопрос, кто же это пришел сюда, чье это одобрение и чья благодарность устремляются ко мне, с кем пребываю я сегодня в идеальном единении благодаря моему искусству… И я не нахожу того, кого ищу, Лизавета. Я нахожу лишь знакомую мне паству, замкнутую общину, нечто вроде собрания первых христиан: людей с неловким телом и нежной душой, людей, которые, так сказать, вечно падают – вы понимаете меня, Лизавета? – и для которых поэзия – это возможность хоть немного да насолить жизни, – словом, нахожу только страдальцев, бедняков, тоскующих. А тех, других, голубоглазых, которые не знают нужды в духовном, не нахожу никогда…<...>

Царство искусства на земле расширяется, а царство здоровья и простодушия становится все меньше. Надо было бы тщательно оберегать то, что еще осталось от него, а не стараться обольщать поэзией людей, которым всего интереснее книги о лошадях, иллюстрированные моментальными фотографиями.

Ну можно ли себе представить что-нибудь более жалкое, чем жизнь, пробующая свои силы в искусстве? Мы, люди искусства, никого не презираем больше, чем дилетанта, смертного, который верит, что при случае он, помимо всего прочего, может стать еще и художником. Мне самому не раз приходилось испытывать это чувство. <...>

[Vita]

Интересный текст , спасибо. Особенно моменты про выговоренный мир, рассудочный  подход к человеку приводящий к его обеднению , и  неартистичность обычных чувств.


Но имхо, некоторых поэтов их подстегивало что-то типа душевного отклонения,  приводящего к состоянию расширенного сознания, вследствие чего получаются гениальные стихи.

[Vita]

О сидениях в тюрьме..Всё собираюсь ознакомиться с гениальным творчеством Сергея Песецкого (Сергиуш Пясецкий) бывшим криминальным талантом.
Интересный момент : родной язык его был русский, но все произведения на польском написаны, времена 2Речи Посполитой..
На русский есть несколько переводов.

[А. Игоревич]

Интересный текст , спасибо. Особенно моменты про выговоренный мир, рассудочный  подход к человеку приводящий к его обеднению , и  неартистичность обычных чувств.


Но имхо, некоторых поэтов их подстегивало что-то типа душевного отклонения,  приводящего к состоянию расширенного сознания, вследствие чего получаются гениальные стихи.

Обостренное чувство мировосприятия. Болезненное. Отсюда уже и частные "отклонения": пьянство, наркотики, блуд, пресыщенность итд.

Однако, я не думаю, что это свойственно всем художникам. У Тонио Крёгера, на его стороне, нашлась бы масса примеров в его пользу. От Бодлера, М. Пруста до Есенина и даже Достоевского. У многих поэтов, писателей есть скелеты в шкафу... Но этот общий призак роднит их не столько друг с другом, сколько со всем вообще человечеством. Каждый человек грешен, но не каждый поэт, — вот логический тезис. Стало быть и общий признак он ищет не в том месте.

Все люди грешны, но не каждый испытывает боль и терзания от переживаемой греховности, а из этих, не каждый способен внятно артикулировать свои переживания и сублимировать их в творчество.

[Алена В]

  Почему хорошую литературу делают плохие люди.

" Знать правду обычный человек не хочет, потому что не сможет от неё отстраниться и смотреть не на автора, а на искусство. Как не может он порой и понять природу художественного вымысла. Благочестивого семьянина Набокова обыватель считает педофилом, скромного журналиста Паланика — садистом.

А правда в том, что автор и литература не всегда одинаково красивы. Талант и даже гений выпадают случайно. И даже если дар достался хорошему человеку, слава и деньги вполне способны его испортить. Поэтому людям, не умеющим абстрагироваться от личности автора, лучше не читать биографических монографий и ограничиться краткой справкой. Потому что, узнав однажды о подлости или слабости любимого автора, иной читатель уже никогда не сможет получать удовольствия от литературы, созданной бесчестным человеком."
      А.Миронова
http://izbrannoe.com/news/mysli/pochemu-khoroshuyu-literaturu-delayut-plokhie-lyudi//?fbclid=IwAR1Cknt_g0C2xnLYKcrEOsv3JxeqMS7riKOLnZR27Y0gNl4DA86L-ZUc4z8
  Вот такая спорная статья.

[Vita]

  Почему хорошую литературу делают плохие люди.

" Знать правду обычный человек не хочет, потому что не сможет от неё отстраниться и смотреть не на автора, а на искусство. Как не может он порой и понять природу художественного вымысла. Благочестивого семьянина Набокова обыватель считает педофилом, скромного журналиста Паланика — садистом.

А правда в том, что автор и литература не всегда одинаково красивы. Талант и даже гений выпадают случайно. И даже если дар достался хорошему человеку, слава и деньги вполне способны его испортить. Поэтому людям, не умеющим абстрагироваться от личности автора, лучше не читать биографических монографий и ограничиться краткой справкой. Потому что, узнав однажды о подлости или слабости любимого автора, иной читатель уже никогда не сможет получать удовольствия от литературы, созданной бесчестным человеком."
      А.Миронова
http://izbrannoe.com/news/mysli/pochemu-khoroshuyu-literaturu-delayut-plokhie-lyudi//?fbclid=IwAR1Cknt_g0C2xnLYKcrEOsv3JxeqMS7riKOLnZR27Y0gNl4DA86L-ZUc4z8
  Вот такая спорная статья.

Ну не совсем спорная.  Действительно, как это у благочестивого семьянина Набокова родилось в душе (или в голове) такое творение как "Лолита"?

Или наоборот : как у разухаристого поэта Есенина рождались стихи с  религиозным пониманием души?

[Vita]

Гениальность-это состояние отличное от состояния простого обывателя.

Последний ничего гениальнго не сможетнаписать, имхо. Не нужно гениев с этой позиции судить.

Это Вы пересказываете Блока:

...Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть,- хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?..

Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта - всемирный запой,
И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,-
Я верю: то Бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала! (с)

  Особенно хороши две последние строчки. 

[Алена В]

  Почему хорошую литературу делают плохие люди.

" Знать правду обычный человек не хочет, потому что не сможет от неё отстраниться и смотреть не на автора, а на искусство. Как не может он порой и понять природу художественного вымысла. Благочестивого семьянина Набокова обыватель считает педофилом, скромного журналиста Паланика — садистом.

А правда в том, что автор и литература не всегда одинаково красивы. Талант и даже гений выпадают случайно. И даже если дар достался хорошему человеку, слава и деньги вполне способны его испортить. Поэтому людям, не умеющим абстрагироваться от личности автора, лучше не читать биографических монографий и ограничиться краткой справкой. Потому что, узнав однажды о подлости или слабости любимого автора, иной читатель уже никогда не сможет получать удовольствия от литературы, созданной бесчестным человеком."
      А.Миронова
http://izbrannoe.com/news/mysli/pochemu-khoroshuyu-literaturu-delayut-plokhie-lyudi//?fbclid=IwAR1Cknt_g0C2xnLYKcrEOsv3JxeqMS7riKOLnZR27Y0gNl4DA86L-ZUc4z8
  Вот такая спорная статья.

Ну не совсем спорная.  Действительно, как это у благочестивого семьянина Набокова родилось в душе (или в голове) такое творение как "Лолита"?

Или наоборот : как у разухаристого поэта Есенина рождались стихи с  религиозным пониманием души?

А вот про С. Есенина спор бы  мог зайти. О религиозности его стихов ( и антирелигиозности)

[Vita]

Кстати, в школе узнав из учебника что Марина Цветаева повесилась- с трудом  читала ее стихи.
Не то, что я ее осуждала- нет, но уже тогда виделось что то тягостное и неразрешимое в ее стихах.

[Алена В]

          Наши поэты.

Конечно, Баратынский схематичен,
Бесстильность Фета всякому видна,
Блок по-немецки втайне педантичен,
У Анненского в трауре весна,
Цветаевская фанатична Муза,
Ахматовой высокопарен слог,
Кузмин манерен, Пастернаку вкуса
Недостает: болтливость вот порок,
Есть вычурность в строке у
     Мандельштама,
И Заболоцкий в сердце скуповат...
Какое счастье даже панорама
Их недостатков, выстроенных в ряд!
            А. Кушнер

[Анастасия.]

21 марта – Всемирный День поэзии!
 
«Поэзия — музыка слов»
Томас Фуллер
 
День поэзии – это праздник и тех, кто пишет стихи, и тех, кто любит и ценит их. Стихи – отличная возможность вспомнить о прекрасном.
 
Сложно представить жизнь человека без поэзии. Мы учим стихи в школе, взахлеб читаем Пушкина, поем песни, сочиняем стихотворные поздравления на праздники. Поэзия – это краски, которые помогают разрисовать нашу жизнь яркими цветами.

День поэзии – праздник, который важен не только для поэтов, но и для читателей, ведь эти творения живут в душе каждого человека еще с самого раннего возраста. Поэзия – отражение свободы, силы слова и неотъемлемая часть культуры каждого народа. Поэзия – язык, который понятен каждому народу мира.
 
С праздником!
 

[Елена Юрьевна]

С праздником!

Ф.И.Тютчев

Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Стоял я молча в стороне
И пасть готов был на колени, —
И страшно грустно стало мне,
Как от присущей милой тени.

[Алена В]

 О, весна без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха — позорного нет!

Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога —
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах…

Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами — хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель — я знаю —
Все равно: принимаю тебя!
          А.Блок

[Елена Юрьевна]

Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке,
Одно единственное движенье губ,
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту,
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век,
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим — сон глубок.

М.Цветаева